Вместе с тем географически Россия — наследница империи Чингисхана, она приняла эту империю почти в том же виде. Большинство народов, составлявших войско Чингисхана и орду, — Россия приняла и сохранила.

Мы — дружественные племена, у нас великое общее прошлое и заманчивое будущее.

Мы не янки среди индейцев, мы, в отличие от янки, принимаем великое наследство Чингизидов и благодарим за него.

Бурятия и Татарстан, Якутия, Башкирия, Калмыкия, Чувашия, Хакасия, Крым и так далее — все те территории, где традиционно проживали (с какого-то времени наряду с русскими и другими народами) буряты, волжские татары, крымские татары, якуты, башкиры, калмыки, кумыки, ногайцы, хакасы, чуваши, балкарцы (мы еще не всех перечислили), составляют порядка 25% от нынешней России. Надо отдавать себе в этом отчет. Понимаете, что такое 25% России?

Россия — наследница традиции княжеской, традиции монаршей, традиции советской социалистической, демократической традиции.

Все эти вещи уживаются легко, и всякий здравомыслящий человек найдет во всем этом смысл, услышит движение истории, осознает масштаб и перспективу.

Россия — не Европа, а сложное евразийское образование, большая часть которой Европой не может называться географически; десятки народов России никак не могут являться европейцами даже этнически; сложно соотнести с европейцем сибиряка, жителя Камчатки, жителя Алтая, жителя Сахалина, жителя Кабардино-Балкарии. Более того, европеец никогда не будет всех их соотносить с собою.

Вместе с тем Россия — прямая наследница образа жизни Старого Света, великой европейской культуры. Классическая музыка и балет, изобразительное искусство и литература, а даже с какого-то момента и воинское дело — почти все это нами было принято из Европы, и нашими стараниями культурные достижения Европы были многократно преумножены.

Мы оказали на Европу влияние во многом не меньшее, чем она на нас. В каком-то смысле мы — хранители европейских традиций, иные из которых современная Европа стремительно теряет.

А то, что сегодня Европа пытается примерить на себя сияющие одежды этнической толерантности и веротерпимости — так нас этому учить не надо: мы всегда тут так жили, другим свой опыт в качестве образцового не предлагали и на тесноту не жаловались.

Если доверить преподавание истории сторонникам монархии, они неизбежно будут исключать советский период или преподносить это время в сугубо негативном контексте. Но очевидно, что никогда Россия не занимала такого важного и определяющего положения в мире, как в советские времена.

Советские историки преподносили всю историю как неизбежный путь к свершению социалистической революции и откровенно вульгаризировали многие исторические процессы.

Русские националисты разумно радеют о русском человеке, но часто не берут во внимание интересы десятков народов России. Для многих русских националистов предпочтительно делать вид, что этих народов со всей их разнообразной историей нет вообще; или не должно быть.

Впрочем, националистам других народов России свойственны те же грехи и огрехи: они понемногу начинают преподавать свою историю как историю борьбы с Россией, уделяя все меньшее внимание нашему великому и многовековому общегосударственному сотворчеству и придавая все большее значение конфликтам, причем конфликтам зачастую откровенно маргинального толка. Вы воруете великую историю своего народа, чудаки.

Либералы изучают Россию какими-то странными скачками: отдельные демократические традиции Древней Руси (историю которой, впрочем, либералы готовы отдать Украине или Белоруссии, лишь бы не доставалась России), новгородское вече, а оттуда куда-нибудь к Борису Годунову или сразу к Петру Великому, принимая его весьма выборочно, а дальше к Екатерине Великой, а следом к Александру Третьему или Николаю — опять же весьма осторожно — Второму и, наконец, к Февральской революции. Дальше у них следует «черная яма» и следом наступает весьма короткий период правления Горбачева (к нему, впрочем, есть вопросы) и Бориса Ельцина. Не история, а «выбранные места». «Вишенку я съем, коржик не буду, безе раскрошу ложкой».

Памятник Петру I «Медный всадник» на Сенатской площади. Фото: Руслан Шамуков / ТАСС

Но Россия — это все, что мы есть. Это огромное богатство, давайте не будем его разбазаривать в угоду чьим-то предпочтениям.

У меня тоже есть предпочтения, но я о них сегодня смолчу.

Мы радетели своей страны, всегда ищущие смысл ее побед и поражений, — это нормально.

Конечно же, «демократические принципы управления государством» и прочая «децентрализация» не могут служить оправданием княжеским усобицам, поражению на Калке и последующим многовековым поражениям (но и многовековые поражения не могут отменить наших разнообразных, далеко не всегда деструктивных отношений с Ордой).

Борьба с боярской коррупцией не может служить оправданием опричнины.

Осмысленность никонианской реформы не оправдывает преследование старообрядцев.

Великие преобразования Петра не есть оправдание великих зверств и дуростей Петра.

Гибель всей семьи последнего российского монарха не должна служить оправданием Ходынки, Кровавого воскресенья и позору Русско-японской войны.

Белый террор — не оправдывает красный террор (впрочем, как и доказательства красного террора не могут отрицать сам факт белого террора).

Необходимость коллективизации — не оправдывает зверское раскулачивание.

Внутрипартийные конфликты — кошмар 1937-го и 1938-го.

Инерционные и геронтологические процессы времен позднего Союза — не оправдывают его рукотворный распад, некорректную приватизацию, расстрел парламента и очередную «семибанкирщину».

Однако определенную историческую логику во всей этой истории необходимо увидеть.

Опричнина была не случайно, был не случаен Никон и его ссылка не была случайной, не был случаен Петр, и эпоха дворцовых переворотов, наступившая после него, не была случайной, экспансия на Кавказ и в Азию не была случайной, и героическое сопротивление Кавказа и Азии случайным не было, не был случаен февраль 1917-го, октябрь 1917-го. И август 1991-го, увы, случаен не был.

Не была случайной потеря Крыма, и возврат его имеет очевидный смысл, не ясный только фарисеям и слепцам.

Не оправдывая все подряд и безоглядно, мы одновременно поймем все, примем все, исправляя то, что в силах исправить.

Ни слово «царский», ни слово «советский», ни слово «демократический» для истинно русского человека не может быть ругательным.

История — как вода: она пробивается сквозь толщу времен.

Кто вправе осудить реку?

Нас вынесли сюда все эти волны, мы живы только благодаря тому, что ее течение нас сюда донесло.

Быть может, кто-то хотел приплыть в другое место — что ж, извините. Вашей мышечной силы не хватило, чтобы противостоять, попробуйте не утонуть, когда всех нас понесет дальше.

Помните: многие и многие государства погибли по пути, а мы есть. Сотни народов рассеяны, тысячи языков исчезли, но мы на месте.

Эту удачу надо ценить.

Александр Сергеевич Пушкин когда-то написал «Капитанскую дочку», где смог разглядеть правду Гринева и правду Пугачева. Се — зарок.

Сергей Александрович Есенин когда-то написал «Анну Снегину», где смог разглядеть правду помещицы Снегиной, русского большевика, русского мужика.

Александр Александрович Блок написал когда-то «Скифы», которые вмещают в себя если не все, то очень и очень многое: азиатские волны, кавказские волны, славянские рубежи, новые приливы и отливы.

Россия будет беречь все народы, живущие на ее территории, и помнить, что русский менталитет, русский язык, русский гений почти уже тысячу лет — определяющий центр евразийского единства.

Россия неизбежно будет конфликтовать с теми или иными соседями по той простой причине, что мы как минимум в сорок раз больше любой европейской страны — значит, у нас объективно в сорок раз больше протяженность границ и в сорок раз выше вероятность иметь те или иные спорные моменты во взаимоотношениях с кем бы то ни было. Никакой нацеленности на конфликт здесь нет — здесь исключительная арифметика.

Наши традиции добротолюбия, толерантности и веротерпимости ни в коей мере не противоречат нашим военным традициям. Кто не хочет этого понять, будет иметь дело с якутскими стрелками и сибирскими полками, с чеченским спецназом и бурятскими танкистами.

Наша страна неизбежно будет наследовать всей своей истории сразу и питаться мудростью всякого народа, ее населяющего.

Видя русскую правду, мы неизбежно разглядим правду всей непомерной России.

Памятник «Тысячелетие России». Фото: Семен Лиходеев / ТАСС

Время примирит нас всех, а пока наша задача — примирить времена внутри русской истории.

Это не так сложно, как может показаться.

Не надо сводить счеты, не надо звать ангажированных людей на раздел пирога. Этот пирог — не делится, он общий. Споря вокруг этого пирога, можно задуть любую из тысяч свечей, что горят на нем. К чему?

Если мы здесь, значит, все эти времена и все идеологии, порожденные прошедшими временами, работали в конечном итоге на нас.

Когда великого Шамиля после многолетней войны с русскими везли в Санкт-Петербург, он сказал: «Если б я знал, что Россия такая огромная, я бы не стал с ней воевать».

Русская история — такая же огромная, не пытайтесь бросить туда камень, в лучшем случае смоет волной вас самих.

Всякий, кто хочет преподать нашу историю через призму одной идеологии, — обворовывает нас.

Идеология — всего лишь выбор способа экономических и социальных отношений на ближайшее будущее.

У российского народа, у искусства, у истории — нет идеологии.

Белый генерал, идеалист и герой Анатолий Пепеляев, помыкавшись меж русским мужиком и якутским кочевником, в итоге записал в дневнике: «У народа идеи нет».

Он был в отчаянье, но отчаиваться тут нечему.

Ее нет, и она не нужна.

Но если все-таки спросят о будущей идеологии, что ж.

Наша идеология на будущее — быть соразмерными всему нашему прошлому.

Всему прошлому: европейскому, азиатскому, кавказскому, дальневосточному, «красному», «белому», анархическому, демократическому, монархическому, бунташному, верноподданническому.

Всему, говорю, прошлому, а не части.

Наше личное бессмертие — наша душа.

Россия — наше национальное, общенародное бессмертие.

По поводу будущего мы все равно поссоримся. По поводу прошлого нам делить уже нечего: это неделимо.

Захар Прилепин

Честное слово

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.

Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошел и окликнул его:

— Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:

— Ничего.

— Как это ничего? Тебя кто обидел?

— Никто.

— Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.

— Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:

— Не могу.

— Что не можешь?

— Идти не могу.

— Как? Почему? Что с тобой?

— Ничего, — сказал мальчик.

— Ты что — нездоров?

— Нет, — сказал он, — здоров.

— Так почему ж ты идти не можешь?

— Я — часовой, — сказал он.

— Как часовой? Какой часовой?

— Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.

— Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

— Не знаю.

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

— Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?». Я говорю: «Хочу».Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».

— Ну?

— Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».

— Ну и что?

— Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

— Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?

— Еще светло было.

— Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

— Я думаю, — они ушли.

— Как ушли?

— Забыли.

— Так чего ж ты тогда стоишь?

— Я честное слово сказал…

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.

— Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?

— Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…

— Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.

— Да, — сказал он, — хочу.

— Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

— Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?

— Почему же нельзя?

— Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

— Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

— В чем дело?

— Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

— При чем же тут я? — сказал он.

Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

— Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

— Ну, вот, я привел начальника.

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

— Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?

— Я — сержант, — сказал мальчик.

— Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

— Я — майор, — сказал командир.

И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

— Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

— Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.

— Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

1941 год

Леонид Пантелеев

Леонид Пантелеев (настоящее имя — Еремеев Алексей Иванович, 9 (22 августа) 1908, Санкт-Петербург — 9 июля 1987, Ленинград) — советский писатель. После революции, в годы гражданской войны, был беспризорником. В 1921 году он попал в Школу социально-индивидуального воспитания им. Достоевского (ШКИД), созданную В. Н. Сорока-Росинским, где познакомился с Г. Белых. После школы жил в Ленинграде и работал журналистом. Умер писатель 9 июля 1987 года в Ленинграде, похоронен на Большеохтинском кладбище.

Патриотизм — нравственный и политический принцип, социальное чувство, содержанием которого является любовь к Отечеству и готовность подчинить его интересам свои частные интересы. Патриотизм предполагает гордость достижениями и культурой своей Родины, желание сохранять ее характер и культурные особенности и идентификация себя (особое эмоциональное переживание своей принадлежности к стране и своему гражданству, языку, традициям) с другими членами народа, стремление защищать интересы Родины и своего народа.

Как отмечал академик А. А. Терентьев, доктор философских наук, профессор НГПУ:

«Патриотическое поведение предполагает истовое, сознательное служение общим интересам народа, слияние с родным народом духом и телом, выдвижение общенациональных соборных интересов на первый план и решение вместе с ними и своих частных, не противопоставляя их друг другу. Патриотизм формируется, складывается, вырабатывается в то же время, как традиция и правило общественной жизни при решении общих проблем этноса, при служении людей более значимому, чем частный, общему интересу».

Воспитание — целенаправленное формирование личности в целях подготовки ее к участию в общественной и культурной жизни в соответствии с социокультурными нормативными моделями. По определению академика И. П. Павлова, воспитание — это механизм обеспечения сохранения исторической памяти популяции.

Воспитание человека составляет помимо прочего предмет педагогики как науки.

Цели воспитания — ожидаемые изменения в человеке, осуществленные под воздействием специально подготовленных и планомерно проведенных воспитательных акций и действий.

источник

AdMe.ru выбрал самые фееричные издания, которые стали бы украшением любой библиотеки.

Как управлять Вселенной, не привлекая внимания санитаров

Как нихуя не понять и не подать виду

Влияние качества советских межпланетных кораблей на становление личности Дарта Вейдера

Проктология для любознательных

Позы для сидения перед ноутбуком

Рукопашный бой в условиях невесомости

Как выгодно продать честь, ум и совесть

Зигмунд Фрейд и авиация

Знай и умей: массаж медведя

Борщ как средство единения семьи

Таран — оружие геров

Что делать, если ваш сын нашел плутоний

Расчеты и глазомер в авиации

Особенности миграции одуванчиков в темное время суток

Вчера и навсегда. Рисуем логотип за один вечер

Кривые в военной типографии

Занимательные самоубийства

Караван палаток. Использование, установка, сакральный смысл

Как объехать пробку на ленинградке

Стихи для детей «Ты с какого раёна?»

Основы технологического проектирования кулёчков для тыквенных, подсолнечных и прочих семечек

История русской самоклеящейся этикетки XVI века

Тяжелый танк: руководство по доставке в дома без лифта

Вся правда о шаурме

Ты пришел на дискотеку. Памятка молодому рабочему

Из селитры и фольги

Книга о превосходстве вкусной и здоровой пищи над всеми остальными пищами

Диэтиламид D-лизергиновой кислоты: бесконечность — не предел!

Как мы с Петькой бабулину пенсию делили

Как незаметно прикрыть дыру в пространственно-временном континууме

Дорогой, нам нужно поговорить

Спустя несколько месяцев такие книги действительно вышли в одном из издательств. Внутри они пустые, то есть фактически это блокноты с великолепными, привлекающими внимание обложками. Их можно купить — всего по 280 рублей

Источник:

Зло ЕГЭ заключено прежде всего в том, что юный, неокрепший в собственных жизненных устремлениях ум оказывается перед выбором, который слишком сильно напоминает игру в наперстки. Как говорил умный старый вояка, побывавший в свое время во всех локальных войнах СССР – никогда не играйте в азартные игры с государством, у вас нет шансов на выигрыш. И как бы точно ваш ребенок не знал – чего он хочет, каким специалистом стать, в каком городе, в каком институте, именно тут зарыта самая большая засада системы ЕГЭ – выбор.

Тем, кто далек от знания данной системы – абитуриент имеет право подать заявление на 3 специальности в пять институтов, вопрос только в том, какие ЕГЭ у него, и какие требуются на данную специальность.

Есть еще одна мелочь, из-за которой в этом году множество детей оказались выброшенными на помойку – разделение математики на профильную и базовую, и если ваше чадо очень хотело на специальность с математикой, но в школе этот нюанс ему не объяснили, то без страховочного ЕГЭ на ненужный для него предмет, но имеющий вес на иных специальностях – то ребенок с базовой математикой автоматически оказывался вне любых конкурсов, даже будучи семи пядей во лбу. Но это мелочь, по сравнению с порочностью самой системы подачи документов.

По сути, если брать вопрос профориентации – дети заброшены, в голове у них в лучшем случае сидят идеализированные представления о неких названиях профессий – вроде как юрист – звучит гордо, но никто не рассказал, что юрист – это подмножество профессий, и в лучшем случае бакалавр – этот полу ПТУшник с корочкой ВПУ может рассчитывать на место секретаря в нотариальной конторе. Зато гордо будет отвечать – я закончил юрфак. Но про юристов хоть что то знают – с остальными специальностями просто провал, и подчас человек идет на название факультета, а не на специальность (это в лучшем случае).

В худшем произойдет то, что было реальным диалогом с одной бойкой девицей с высокими баллами (привожу полностью).

А – Скажите, что вы можете мне предложить?

Т.с. – рынок большой, выбирайте, торгуйтесь

А - А скажите, какие ЕГЭ нужны на ваши специальности?

Т.с. - какие именно? Они все с разным набором ЕГЭ.

А – да без разницы, просто право же есть, надо же воспользоваться, куда ни будь.

Т.с – на «куда ни будь, ЕГЭ нужны какие ни будь».

А – фи… зачем вы хамите.

Простите, дорогие поступающие, это не хамство, это психологическая защита от вашей жадности – халява же, дают – возьми, нажрись, хоть и не понимаешь – зачем.

И тут выходит вот какая статистическая ерунда, кто умеет считать, тот понимает, что по сути в лучшем случае из подавших документы – человек 12 – мертвые души, которые не просто висят балластом, они, как подводные бомбы времен ВОВ, могут рвануть в любой момент, уничтожая походя чьи то судьбы.

Самые опасные и худшие из которых – люди с высокими баллами. Не факт, что они знают и понимают больше – все преподаватели отмечают один момент – лучше всего понимают куда и зачем пошли учится, люди с баллами в пределах 185-215. Ниже – тоже учатся в основном, а вот выше – чаще всего обычные попугаи, на специальностях, где нужны реальный аналитический ум – эти зубрилы – дубль пусто. Но зато эти звезды в большинстве своем точно уверены, что их с караваем на ковровой дорожке ждут в Москве, и на обзвоны техсекретарей они надменно отвечают – простите, я не к вам, я на бюджет не меньше чем в МГИМО, мне там дали гарантию. Игра началась, господа, делайте ставки.

Вот тут то я открою вам страшную тайну беспомощности и всемогущества этих людей, которых вы скорее всего не запомнили, подавая свои драгоценные документы. Техсекретарь – человек подневольный, его ругают за все, но сильнее всего – что у него нет оригиналов с высокими баллами. И он реально понимает, что любой человек может тоже уметь играть и складывать, хоть таких и мало, но они есть, и в его интересах набрать больше, чем необходимо реальных аттестатов с высокими баллами, рассказывая вам сказку о том, что кто-кто – но вы то уж сто процентов уже можно сказать прошли на бюджет в первую волну. И не важно, что какие то списки вывешены на сайте – он расскажет вам байку, что все эти люди вот прямо сейчас забирают документы и уходят в другие вузы. А вы поверите, и даже малость загордитесь от собственной ценности и уникальности – баллов у вас до фига, оригинал пристроен, можно поехать на море, вас убедили.

Техсекретари, не получившие своих бриллиантовых высокобальников, поскольку они вовсе не Москва, обзванивают детей попроще – рассказывая им всю ту же байку – что вы – уникум, и только сейчас, только для вас… ну все же видели, как работают зазывалы на лохотронах? То же самое. И те, кто понаивнее – рванут пристраивать свои оригиналы. И тоже расслабленно ждут – вот сейчас приказ, и они уже где надо, чего париться то? Те, кто поумнее – подают документы в институты попроще – поскольку там точно возьмут, хоть рейтинг заведения – ниже плинтуса, какая разница? Главное, что бы лицензия с аккредитацией была – все равно в нашем обществе диплом – не путевка в жизнь, а фетиш, показатель, что ты вроде как и не сельпо неасфальтированное, в соседнем городе уже не важно, что ты закончил, главное - корочка.

Дальше происходит вот что – при соотношении 14 призраков на одного реального – в Москве за пару дней до конца приема оригиналов высокобальники, удивляясь несовершенству мира, выясняют, что в общем то они в лучшем случае попадут на платную основу, в худшем – и там пролетят – количество платных мест – тоже не резиновое.

К тому же цены в престижных институтов многим недоступны, и помчатся эти самые господа туда, где они твердо всех убедили, что они не придут.

И тут… Та дам!. Они же всё отслеживают по интенету и уверены, что тут им будут рады, начтнут слёзно кидаться на шею со словами «родной мой, как мы тебя ждали».

Но техсекретари владеют гораздо большей информацией. К тому же они запоминают всё – и отношение к себе, и то, что представляет из себя человек. Поэтому, честно глядя в ваши звезднанутые глаза, они расскажут вам басню, что да, вы конечно лучше отдайте нам свой оригинал, только вот, увы, через часик обещали привезти оригиналы выше ваших. Это вам расскажут, что бы вы не выдавили хороших мальчишек и девчонок, поскольку по закону – у вас прав больше, но вы уже доказали своим идиотским метанием свой интеллектуальный уровень. И – да, техсекретаря можно попытаться заставить принять ваш оригинал, поскольку университету для рейтинга нужны высокие баллы, университету, как системе, наплевать на людей конкретных, им нужен рейтинг. Но умный секретарь найдет способ убедить вас так, что вы, благодарить его станете, и пулей полетите искать более спокойное место.

А потом случится обвал в день перед приказом – всё начнёт меняться с запредельной скоростью, и только от вашей удачи и жуткого блефа университета и всех участников этого покера зависит – будете ли вы учится или нет.

И в последнее мгновение может выйти так, что ребенок с низким баллом обойдет того, кто был уверен, что он надежда нации.

Да слава богу – поскольку те у кого баллы пониже, точно знают, куда они идут и чего хотят. Они не стараются поймать сразу 15 ускользающих удач – они держатся за одну единственную.

Никто не может гарантировать ваше поступление, но система ЕГЭ будет иметь смысл только при сочетании нескольких факторов, которые более-менее остановят тот безумный тотализатор, в который втянуто все будущее России.

Первое – это полностью исключить систему зависимости рейтинга университета от набранных баллов по ЕГЭ.

Второе – отсекать высокобальников через три дня от основного конкурса – не определился в какой вуз очень хочется отдать оригинал? Думай еще год.

Изменить право выбора специальностей – не больше двух университетов, пусть и три специальности, но сочетающиеся, а то когда человек пишет заявление на экономиста, на психологию, на социальный факультет, а потом еще два раза перекладывает то на физ мат, то на делопроизводство – по моему его вообще надо отправить на год: думать, кем он реально хочет стать, это не распродажа в секонд-хенде. А потом находишь данного субъекта в другом институте, поступившего на архитектуру.

Поэтому уже несколько лет в стране нет практически ни одного стоящего молодого специалиста, а дальше не останется уже тех, кто из старой гвардии мог бы на местах учить этих … жертв аборта российского образования, по другому не скажешь, поскольку бакалавр – это недоучка, а бакалавр, попавший на специальность по недоразумению – это вообще неучь.

Хотелось бы закончить свой опус огромной благодарностью тем, незнакомым мне девушкам, благодаря которым мой сын в свое время поступил именно туда, куда хотел, на ту специальность, которую он выбрал, и которая была в тестах школьного психолога, как приоритетная. Я верю, что и те, кто благодаря нам сейчас уже спит спокойно, поступив туда, куда хотели, вспомнят нас добрым словом, если когда ни будь поймут, чего нам стоило отстоять их право быть теми, кем они хотят.